Что такое «фарфолен», я не знал. Но не это меня интересовало.
– А куда волки ходят по билету? – спросил я.
– В баню! – в сердцах крикнула бабушка. – Нет, этот ребенок специально придуман, чтоб довести меня до Свердловки!
– Мне не нужен волчий билет, – поставил я бабушку в известность. - Я пока хожу в баню без билета. Так что, наверное, не выгонят, – успокоил я ее.
Дело в том, что я отказался читать на детском утреннике общеобразовательные стихи типа «Наша Маша…» или «Бычок» и настаивал на чем-то из Есенина.
В те времена стихи Сергея Есенина не очень-то издавали, но бабушка знала их великое множество. И любила декламировать. В общем, сейчас и пожинала плоды этого.
Воспитательницы пошли бы и на Есенина, если бы я согласился, например, на березку, но я категорически хотел исполнить «Письмо матери». Предварительное прослушивание уложило в обморок нянечку и одну из воспитательниц. Вторая продержалась до лучших строк в моем исполнении. И когда я завыл: – Не такой уж жалкий я пропойца… – попыталась сползти вдоль стены.
– Слава Богу, что нормальные дети это не слышат! – возопила она, придя в себя.
Ну, тут она малость загнула. Тот случай! Я стану читать любимого поэта без публики? Дождетесь!
Короче, дверь в игровую комнату я специально открыл, да и орал максимально громко.
– А что такое тягловая бредь? – спросила, едва воспитательница вошла в игровую, девочка Рита.
– Тягостная! – поправил я.
– Марина Андреевна, почему вы плачете? – спросила на этот раз Рита.
В общем, снова досталось родителям.
После серьезного разговора с папой, во время которого им была выдвинута версия, что дать пару раз некоему мерзавцу по мягкому месту - мера все-таки воспитательная.
Как лицо, крайне заинтересованное в исходе дискуссии, я выдвинул ряд возражений, ссылаясь на такие авторитеты, как бабушка, Корчак и дядя Гриша. (У дяди Гриши были четыре дочери, поэтому меня он очень любил и баловал).
– Как на это безобразие посмотрит твой старший брат? – вопросил я папу, педалируя слово – старший.
Дело закончилось чем-то вроде пакта. То есть я дал обещание никакие стихи публично не декламировать!
– Ни-ка-ки-е! – по слогам потребовал папа.
Я обещал. Причем подозрительно охотно.
– Кроме тех, которые зададут воспитательницы! – спохватился папа.
Пришлось пойти и на это.
Нельзя сказать, что для детсадовских воспитательниц наступило некое подобие ренессанса. Все-таки кроме меня в группе имелось еще девятнадцать «подарков». Но я им докучал минимально. А силы копились… Ох, папа… Как меня мучило данное ему слово!
И вот настал какой-то большой праздник. И должны были прийти все родители и поразиться тому, как мы развились и поумнели. И от меня потребовали читать стихи.
– Какие? – спросил я.
– Какие хочешь! – ответила потерявшая бдительность воспитательница.
– А Маршака можно?
– Разумеется! – заулыбалась она. Для нее Маршак – это были мягкие и тонкие книжечки «Детгиза».
Когда за мной вечером пришел папа, я все-таки подвел его к воспитательнице и попросил ее подтвердить, что я должен читать на утреннике стихотворение Самуила Маршака. Та подтвердила и даже погладила меня по голове.
– Какое стихотворение? – уточнил бдительный папа.
– Маршака? – удивилась она и назидательно добавила: – Стихи Маршака детям можно читать любые! Пора бы вам это знать!
Сконфуженный папа увел меня домой.
И вот настал утренник. И все читали стихи. А родители дружно хлопали. Пришла моя очередь.
– Самуил Маршак, – объявил я. – «Королева Элинор».
Не ожидая от Маршака ничего плохого, все заулыбались. Кроме папы и мамы. Мама даже хотела остановить меня, но папа посмотрел на воспитательницу и не дал.
– Королева Британии тяжко больна, – начал я, – дни и ночи ее сочтены… – и народу сразу стало интересно. Ободренный вниманием, я продолжал…
Когда дело дошло до пикантной ситуации с исповедниками, народ не то чтобы повеселел, но стал очень удивляться. А я продолжал:
– Родила я в замужестве двух сыновей… – слабым голосом королевы проговорил я.
– Старший сын и хорош и пригож…
Тут мнения разделились. Одни требовали, чтоб я прекратил. А другим было интересно… И они требовали продолжения. Но мне читать что-то расхотелось. И я пошел к маме с папой. Поплакать.
По дороге домой очень опасался, что мне вот-вот объявят о каких-то репрессиях. Тем более папа что-то подозрительно молчал.
– Да, кстати, – наконец сказал он, – ты ж не дочитал до конца. Прочти сейчас, а то мы с мамой забыли, чем дело-то кончилось!
И прохожие удивленно прислушивались к стихам, которые, идя за ручку с родителями, декламировал пятилетний мальчишка...
Автор: Александр Бирштейн
«Королева Элинор» (англ. Queen Eleanor's Confession; Child 156, Roud 74[1]) — английская народная баллада. В 1685 году была опубликована в бродсайде (лубочном листке) с характерным пространным заголовком, дважды перепечатывалась, также была издана Робертом Марчбэнком в Ньюкасле. В конце XVIII — начале XIX века бытующие в устном исполнении версии баллады записали такие собиратели фольклора как Уильям Мазеруэлл, Питер Бьюкен и Джордж Ритчи Кинлох. Фрэнсис Джеймс Чайлд в своём собрании приводит шесть её вариантов
Queen Eleanor’s ConfessionTHE Queen’s faen sick, and very, very sick, The King he said to the Earl Marischal, Will ye put on a friar’s coat, ‘But O forbid,’ said the Earl Marischal, The King he turned him round about, The King has put on a friar’s coat, ‘O, if ye be twa friars of France, ‘Twa friars of France, twa friars of France, ‘The first great sin that eer I did, ‘That was a sin, and a very great sin, ‘The next great sin that eer I did, ‘O that was a sin, and a very great sin, ‘The next great sin that eer I did, ‘See ye not yon twa bonny boys, 156C.15 ‘For he is headed like a bull, a bull, The King has cast off his friar’s coat, The King then said to Earl Marischal, | Королева ЭлинорКоролева Британии тяжко больна, Но пока из Парижа попов привезешь, Он верхом прискакал к своему королю — Я клянусь тебе жизнью и троном своим: Только плащ францисканца на панцирь надень. Рано утром король и лорд-маршал тайком А потом повели их в покои дворца, — Вы из Франции оба, святые отцы? — — Если так, я покаюсь пред вами в грехах — Я неверной женою была королю. Но сегодня, о боже, покаюсь в грехах, Зимним вечером ровно три года назад Но сегодня, о боже, покаюсь в грехах, — Родила я в замужестве двух сыновей, А другой мой малютка плешив, как отец, Отшвырнул он распятье, и, сбросивши с плеч И другому аббату он тихо сказал: Перевод Самуила Маршака |
3 ноября 1887 года родился замечательный поэт Самуил Яковлевич Маршак
ОтветитьУдалитьКто не знаком с удивительной сказкой «Двенадцать месяцев»? Кому родители не читали в детстве «Кошкин дом»? Или «Багаж» для школьного возраста, на финальных словах которого «Однако за время пути собака могла подрасти» улыбаются и взрослые, и дети?
Великолепный мастер стиха, человек высокой культуры и самых разнообразных интересов и знаний — Самуил Яковлевич Маршак всю жизнь был верным товарищем и добрым другом детей. Его стихи порой оказывают поистине волшебный эффект. Вот, что писал Матвей Гейзер в своей книге о Самуиле Маршаке:
"Со стихами Самуила Яковлевича Маршака я познакомился задолго до встречи с ним. Немало лет прошло с тех пор, но я хорошо помню ту мартовскую ночь 1944 года.
Маленькая комната на окраине гетто в местечке Бершадь на Подолии. За окном — кусочек черного неба, усыпанного звездами. Мне кажется, что звезды золотыми угольками летят ко мне. В испуге я отворачиваюсь, но какая-то неведомая сила поворачивает мою голову снова к звездам, и теперь уже я лечу к ним. Закрываю глаза ладонями, но становится еще страшнее: снова вижу улицу гетто; тысячи скорбных глаз провожают взглядом арбу с телами людей, расстрелянных немцами. Все это я видел совсем недавно — днем… Я хочу уснуть, но не могу — сон убегает от меня.
Открыв глаза, вижу над собой маму. Она гладит мою голову, слезы навернулись на ее печальные карие глаза. «Спи, спи», — шепчет мне мама. Она пробует отвлечь меня, что-то рассказывает, но сказки, которые я любил всегда и под которые так быстро засыпал прежде, в ту ночь не утешили меня… И вдруг мама своим теплым голосом читает мне стихи о несчастной обезьянке, привезенной матросом из жарких стран.
Уже много лет спустя я узнал, что стихи эти читала мне мама на идише — по-русски я тогда еще не говорил, — оказывается, их перевел друг моего отца поэт и педагог Бениамин Гутянский и подарил моей маме, работавшей воспитательницей детского сада, еще до войны. Вскоре, когда меня определили в детский сад, я читал эти стихи на русском языке:
Сидит она, тоскуя,
Весь вечер напролет
И песенку такую
По-своему поет:
Чудесные бананы
На родине моей.
Живут там обезьяны
И нет совсем людей.
А в ту бессонную ночь, когда услышал их впервые на идише, случилось необъяснимое — я почувствовал, как ушло оцепенение, охватившее мою детскую душу…"
Фото Леонида Лазарева, 1964 год