В конце концов они возвращаются — те, кто обрек людей на боль и слезы, обкрадывал и обманывал, брал взятки и торговал наркотиками. Те, кого суды временно изолировали от общества. Какими они вернутся к нам? Стоит ли нам их бояться и что сделать, чтобы они снова не встали на преступный путь и не вернулись за решетку? Наш сегодняшний собеседник — декан юридического факультета Санкт-Петербургского государственного экономического университета Надежда КРАЙНОВА — занимается этой темой много лет и является одним из признанных специалистов по ресоциализации осужденных, вышедших на свободу.
— Давайте, Надежда Александровна, для начала определимся с целями наказания. Как их формулирует наш закон?
— Здесь, казалось бы, сомнений нет — статья 43 УК РФ определяет четко: «Наказание применяется в целях восстановления социальной справедливости, а также в целях исправления осужденного и предупреждения совершения новых преступлений». Но, как показывает мой многолетний опыт общения с людьми, которые провели за решеткой не один год, исправить никого из них невозможно. Имеет смысл говорить об их возвращении в социум с минимальным риском для них самих и окружающих. Поэтому я пришла к выводу, что понятие «исправление» в упомянутой статье УК было бы лучше заменить на слово «ресоциализация».
Полагаю, что таковую нужно внести в Уголовный кодекс как функцию уголовно-правового воздействия. При этом она должна быть применена абсолютно ко всем осужденным, а не только к тем, кто приговорен к лишению свободы.
Оговорюсь, что некоторые мои коллеги со мной не согласны — они считают, что, хотя исправление и невозможно, эту цель все равно необходимо ставить как идеальную, к которой нужно стремиться. Есть и те, кто, наоборот, считает, что таких людей просто не надо возвращать в социум, к ним необходимо применять другие формы изоляции.
— По поводу условий содержания заключенных, как известно, также есть разные точки зрения. Одни требуют ужесточения («чтобы они прочувствовали свою вину!»), другие — за «гостиничный комфорт», как во многих европейских тюрьмах. Где тут золотая середина?
— Разумеется, я против того, чтобы места заключения превращались в «санатории». Надо сопоставлять условия содержания с теми, в которых живут обычные люди. Если за решеткой будет лучше, чем на воле, то у многих появится соблазн совершать преступления, чтобы туда вернуться.
Преступник, безусловно, должен чувствовать, что он наказан. Но только изоляцией и суровыми условиями жизни, а не унижением и не подавлением его человеческого достоинства. Более того — отношение государства к нему важно не только для него самого, но и для нас всех, законопослушных граждан. Нельзя вбрасывать в общество идею жестокости, беспощадно ломающей чью‑то жизнь и не дающей человеку шанса на выживание в нормальных условиях после освобождения.
Я также против смертной казни, которая многим кажется радикальным решением всех проблем с преступностью. И не потому, что мне жалко преступников — некоторые из них по большому счету такую меру заслужили. Мне прежде всего жалко нас — в этом случае власть демонстрировала бы нам свою слабость, неумение решить проблему иным путем. Фактически это не победа над преступником, а признание своего поражения. Лишить человека жизни гораздо проще, чем обеспечить ему возможность нормально жить — работать, заводить семью…
— А что, наши осужденные, покидая места лишения свободы, так уж всегда к этому готовы?
— К сожалению, нет. Колония их к этому не готовит. Хотя понимание проблемы в нашей уголовно-исполнительной системе есть, и сейчас она сильно реформируется. Принята соответствующая концепция развития до 2030 года. Она довольно прогрессивна, предполагает большую открытость, ориентацию на идеи ресоциализации. С 2000‑го, когда я защищала свою кандидатскую диссертацию и активно работала в колониях, там многое изменилось. Созданы, например, школы по подготовке осужденных к освобождению. Но сами сотрудники, которые там преподают, признаются, что обучение носит характер, весьма оторванный от реальной жизни. К тому же результаты этих занятий никто не проверяет. Что остается в головах у обучающихся, неизвестно. И как они свои знания применят после выхода на свободу, по сути, никому не интересно.
Да, в колониях есть психологи, но их крайне мало — на каждого из них, как и в 2000 году, в соответствии с действующей нормой, приходится 300 осужденных. При этом, как признают сами работники психологических служб, фактически они отвечают лишь за то, чтобы заключенные не совершили побег или суицид. Ни на что другое у них нет ни времени, ни сил.
— У вас есть конкретные предложения?
— Есть. Хотя многие мои коллеги в связи с этим обвиняют меня в идеализме. Я очень сильно рассчитываю на роль общественных институтов. Вот конкретный пример: с тех пор как уголовно-исполнительная система стала активно взаимодействовать с религиозными организациями, разрешила на территории пенитенциарных учреждений строить храмы и отправлять религиозные обряды, уровень преступности там значительно снизился. Особенно среди несовершеннолетних — их неустоявшаяся психика явно лучше реагирует на проповеди церковных пастырей. Как рассказывали мне сотрудники колоний, даже мероприятия благотворительных фондов, проводимые на территории этих учреждений, уже настраивают ребят на положительный лад. И здесь огромный профилактический ресурс, ведь большинство преступников начали свою «карьеру» именно в несовершеннолетнем возрасте! Как правило, это дети из неблагополучной социальной среды, недополучившие родительской любви и заботы.
К сожалению, в гораздо меньшей степени можно рассчитывать на ресоциализацию тех, кто оказался в заключении по «наркотическим» статьям. Чаще всего это люди, попавшиеся по глупости, прельстившись на большие деньги. Но сроки по этим статьям огромные, человек находится в шоке, и доброе слово до него просто не доходит.
— А как вы себе представляете большую открытость, которую предполагает упомянутая вами концепция развития ФСИН? Экскурсии в колонии в целях профилактики преступности?
— Экскурсии — это хорошая идея. Один из моих итальянских коллег, преподаватель университета, обязательно водит своих студентов в места заключения, показывает условия жизни там. Но сейчас необязательно куда‑то ходить реально — есть Интернет, при желании все можно показать на определенных сайтах. Разумеется, это не значит, что заключенным будет обеспечен свободный выход в Сеть — этим должны заниматься сотрудники исправительно-трудовых учреждений.
Сегодня же каждая колония — это «крепость», живущая по своим внутренним законам. Но общество должно понимать, что там происходит. Тогда нам будет легче выстраивать отношения с бывшими заключенными. А им — встраиваться в наш мир. Таким образом, в процесс ресоциализации будут включены не только государственные институты, но и мы, законопослушные граждане.
— Давайте все‑таки начнем с государства. Оно‑то как этим занимается?
— По большому счету — недостаточно. Для этого должна быть организована так называемая служба пробации. Ее создание сейчас активно обсуждается, есть даже проект федерального закона. Но до реального воплощения этой идеи в жизнь еще очень далеко. Таким образом, система наказаний на сегодняшний момент по‑настоящему реализует лишь одну функцию — изоляцию осужденного от общества.
— А ведь судимость предполагает еще некоторое поражение в правах — например, запрет на педагогическую деятельность, службу в силовых или правоохранительных структурах и т. д. Это усложняет ресоциализацию?
— Возможно. Но общество должно думать не только о правах человека, покинувшего места заключения, но и о собственной безопасности. Необходим некий баланс ограничений и свобод. Более того, по моему мнению, ресоциализацию нужно распространить и на потерпевших от преступлений. Их права были нарушены, они могли потерять здоровье или имущество. Кто компенсирует им это все? Осужденный со своей мизерной зарплаты, которую он получает (если получает!) в колонии? Разумеется, нет. Считаю, что государство должно взять эти расходы на себя. В том числе при необходимости обеспечить и охрану потерпевших — ведь им могут поступать новые угрозы. Бывает, что преступники, выйдя на свободу, находят таких людей и они снова становятся жертвами…
— В связи с этим встает вопрос о рецидивной преступности. Можете ли вы что‑то сказать о ее состоянии на сегодняшний день?
— По официальным данным МВД РФ, рецидив сегодня составляет около 50 %. То есть каждый второй покинувший места лишения свободы снова совершает преступление. Но и эти данные уже не отражают реальную ситуацию. В связи с реализацией политики «экономии репрессий» у нас введена новая мера уголовно-правового характера — судебный штраф. Он может быть назначен за преступления небольшой и средней тяжести, но в отличие от обычного штрафа не предполагает судимости. Таким образом, подвергнутый этому наказанию не попадает в статистику рецидивной преступности. В целом же таковая у нас растет. А с учетом активного выполнения задачи разгрузки исправительно-трудовых учреждений можно предположить, что в недалеком будущем там окажутся только ранее судимые.
— Что ж, возможно, здесь есть рациональное зерно: раз тюрьма человека не исправляет, пусть «впервые оступившийся» перековывается на воле…
— С одной стороны, это хорошо — человек живет в нормальных условиях, а не за решеткой. Но по отношению к обществу это выглядит не совсем справедливо — в обыденном сознании наказание, не связанное с лишением свободы, наказанием не является. Хотя все прекрасно понимают: тюрьма — это крайняя мера, когда человек действительно представляет опасность. И здесь мы — в общемировом тренде: если раньше Россия по численности заключенных на 100 тысяч населения входила в пятерку лидеров (которую традиционно возглавляют США), то в последние годы она откатилась на 30‑е место.
— Теперь бы еще, перефразируя известного сатирика, отстать поколичеству преступников…
— Давайте вспомним советские времена. Уровень преступности был значительно ниже, чем сейчас, — дети играли во дворе без присмотра взрослых, ночью можно было спокойно гулять по улицам. Конечно, здесь влияли многие факторы, но один из весьма существенных — профилактика рецидивной преступности. На предприятиях существовали специальные квоты по приему на работу для бывших осужденных. Исполкомы районных советов ставили их на учет и оказывали помощь. Реально работали домкомы, товарищеские суды при ЖЭКах, которые тоже вели работу с данным контингентом. В девяностые годы эту практику похоронили, но сейчас, судя по всему, придется к ней возвращаться.
Активно способствовала профилактике преступности служба участковых инспекторов милиции. Но сейчас этих стражей порядка, ставших полицейскими, практически не видно. Более того, изменилось само отношение к «дяде Степе». Раньше его воспринимали как человека, который в трудной ситуации поможет. Сегодня — либо боятся, либо игнорируют. А системы профилактики как таковой просто нет.
Прочитать ещё 👇
Комментариев нет:
Отправить комментарий