 |
| Иллюстрации: Виктория Шибаева / Медиазона |
Общеизвестно, что до изобретения мобильной связи и мессенджеров заключенные в тюрьмах перестукивались — но мало кто знает, на каком принципе основана «стенная азбука» и как ею пользоваться. Чтобы восполнить этот пробел, «Медиазона» законспектировала воспоминания политкаторжан XIX-XX веков и составила небольшой тест для закрепления пройденного.
Изобретение братьев Бестужевых
Откуда взялась азбука для перестукивания
Начало 1826 года. В Петропавловской крепости ожидают суда декабристы. Среди них — четверо братьев Бестужевых: в соседних — №14 и №15 соответственно — камерах Алексеевского равелина {Равелин — треугольное в плане укрепление; с конца XVII века внутри Алексеевского равелина Петропавловской крепости находилась тюрьма на 20 камер.} сидят Михаил и Николай, в №9 — Петр, Александр из-за нехватки места отправлен в каземат №1 Никольской куртины. {Северо-западная внешняя стена Петропавловской крепости.}
Михаил и Николай поначалу обмениваются через стену принятыми в армии барабанными сигналами: «поход» как приветствие и «отбой» в знак конца связи. Попытки передать более сложные сообщения долго не приводят к успеху. Михаил Бестужев старательно выстукивает каждую букву — число ударов соответствует ее порядковому номеру в алфавите. В своих воспоминаниях он рассказывал:
«Каждые сумерки я употреблял на стучание в стену ногтями азбуки по порядку букв, но брат меня не понимал. Он отвечал каким-то продолжительным стуком по длине стены, останавливаясь постоянно на одном и том же месте. В свою очередь, я тут вовсе ничего не мог понять <…> А между тем дни за днями тянулись бесконечною канителью; мое сумеречное стучание азбуки сопровождалось тем же непонятным ответом брата, и я приходил в отчаяние <…> Соображая затруднения изъясняться посредством такой азбуки, где, например, буква "я" должна стучаться 32 раза, я вскочил из своего заветного угла и менее, нежели в полчаса, составил другую азбуку, совершенно на новых основаниях».
 |
| Первый вариант «азбуки» Михаила Бестужева. Таблица воспроизведена по книге «Воспоминания Бестужевых» Иллюстрация: Виктория Шибаева / Медиазона |
Представив алфавит в виде двойной таблицы (гласные и согласные отдельно), Бестужев создал код, в котором каждая буква задавалась как адрес ячейки — по номеру строчки и столбца. {Этот принцип шифрования был известен еще в античности. Создание первого подобного шифра приписывается греческому политику и историку Полибию, поэтому шифровальные таблицы, где буквы алфавита распределены по ячейкам, называют «квадрат Полибия».} Впрочем, простым в использовании шифр не был. Помня, что Николай служил во флоте, Михаил использовал знакомый брату сдвоенный удар — как у корабельного колокола, а «согласные буквы были явственно разделены от гласных особенным стуком»:
«Так, например: в утреннем нашем приветствии: здорово, я стучал тройку скоро {Здесь текст Бестужева расходится с приведенной в его «Воспоминаниях» таблицей: буква «з» помещается во второй строке, значит, стучать нужно было не «тройку», а «двойку».} и потом двойку, как бьют на корабле две склянки (… || .), и это будет означать букву "з". Потом двойку, двойку и один раз (|| . || . |), это буква "д". Потом четыре раздельных звуков (. . . .), т. е. букву "о". Потом на конце, расслышав явственно "в" и "о", пропустив средний слог, мне не трудно будет догадаться, что это слово зд-оро-во».
Шифровальную таблицу Михаил Бестужев, согласно его воспоминаниям, начертил обгорелым концом выпавшего из веника прута на странице примечаний к 9 тому «Истории» Карамзина {Он посвящен временам опричнины и открывается словами: «Приступаем к описанию ужасной перемены в душе Царя и в судьбе Царства».} ; передачу книг арестованным декабристам организовала влюбленная в одного из них «перезрелая дева, дочь плац-майора Подушкина». Что касается прутика, то позже Бестужев на свидании «в присутствии коменданта Сукина передал эту палочку одной из сестер, сказав ей тихо: prenez, c'est una langue». {«Держи, это язык».}
Между тем брат Николай не понимал «стучания по новой моей методе», это приводило Михаила в отчаяние. «Как мог не истощиться запас моего терпения при таких неудачах, понять может только тот, кто, быв погребен заживо в могилу, хочет достучаться человеческого сочувствия, хотя стучась головою в стену своего гроба», — рассказывал он. Позже выяснилось, что Николай сверлил в кирпичной стене дырку и думал, будто Михаил со своей стороны делает то же самое и стуком показывает ему, где именно.
Контакт был установлен только весной, «кажется, на вербной неделе». «Слышу, брат отодвигает свою кровать от стены и что-то чертит по ней; я повторил азбуку пальцами. Слышу, брат записывает на стене. Слава богу! — он понял, в чем дело!» — вспоминал Михаил Бестужев. Православная пасха в 1826 году отмечалась 30 апреля {По новому стилю.}, следовательно, вербная неделя пришлась на 17-23 числа.
Принято считать, что это и был первый успешный сеанс связи посредством перестукивания; создателем азбуки российских тюрем революционно-демократическая традиция уверенно называет Михаила Бестужева. Позже братья вместе сократили таблицу, выкинув «из согласных 10 букв, а из гласных четыре». «Впоследствии мы до того усовершенствовали нашу азбуку и так скоро и свободно говорили, что наш разговор немногим длиннее был изустного», — рассказывал Михаил. Однако Николай Бестужев признавался, что, освоив систему брата, он так и не сумел обучить ей соседа за стеной: «Я хотел переговорить с Рылеевым, но все мои попытки дать понятие о нашей азбуке Одоевскому, между нами сидевшему, были безуспешны». {Поэт Александр Одоевский сидел в камере №16, Кондратий Рылеев — в №17. Михаил Бестужев объяснял неудачу брата не сложностью своей азбуки, а тем, что Одоевский не знал алфавита.}
Дмитрий Завалишин, содержавшийся в Алексеевском равелине одновременно с Бестужевыми, в своих «Записках декабриста» уточняет, что кодов для перестукивания было много:
«Трудно было только сначала понять основание азбуки или систему; но раз что сосед догадался, в чем дело, то разумение остального развивалось уже очень быстро. Чтобы избежать большого числа ударов, производились различные сочетания. Иное, например, значило два раздельных удара, иное — сплошные. Один удар означал букву А, два сплошные звук I и пр. Впрочем, системы были разнообразные, более или менее удобные, но так как было много свободного времени, то они достигали своей цели».
Михаил Бестужев, сравнивая свое изобретение со «способами сообщения других наших соузников», упоминал о шифре, разработанном в Петропавловской крепости его братом Александром, критиком и начинающим писателем, который вскоре станет самым популярным беллетристом России {Под псевдонимом Марлинский. Бестужев-Марлинский добился замены ссылки военной службой на Кавказе и в 1837 году пропал без вести в стычке с горцами в районе современного Адлера.} :
«Азбука брата Александра, придуманная им для разговора с соседями, была составлена им тоже на основании — сократить, по возможности, бесконечное стучание букв. Тридцать букв он разделил на три десятка, каждому десятку предшествовал свой опознательный стук. Недостаток ее состоял именно в том, что гласные и согласные стучались одинаково медлительным стуком».
Недостаток то был или достоинство, но вариант Александра — одна таблица для гласных и согласных, а не две отдельные, как у Михаила — гораздо больше похож на ту азбуку, которая в 1870-х станет в Российской Империи тюремной лингва франка. Ниже вы убедитесь в этом сами.
Хлестаков учится стучать
Кто раскрыл жандармам арестантский секрет перестукивания
Летом 1826 года осужденных на каторжные работы братьев Михаила и Николая Бестужевых этапируют в Шлиссельбургскую крепость. Там отбывает бессрочное заключение сын английского театрального антрепренера Роман Михайлович Медокс.
В 1812-м году он под именем поручика Соковнина «написал себе инструкцию, будто бы данную <…> по высочайшему повелению правившим должностью военного министра князем Горчаковым, с предоставлением власти действовать по совету командующего на Кавказской линии, не спрашивая разрешения по дальности расстояния» — и отправился собирать по южным губерниям деньги на «кавказско-горское ополчение». Скоро афера раскрылась, и молодого {Год рождения Медокса неизвестен, в разных документах упоминаются разные даты — от 1789 до 1795-го.} самозванца «для воздержания от подобных поступков» отправили в Петропавловку, а оттуда — в Шлиссельбург.
«Под конец моего 14-летнего заключения в Шлиссельбургской крепости, вдруг, июля 1826 года, привезли в оную многих новых арестантов, из коих Юшневский, Пестов, Пущин, Дивов, Николай и Михайло Бестужевы находились со мною в одном отделении. Двое первых были моими ближайшими соседями: Пестов с левой стороны, а Юшневский с правой. Сей последний особенно подружился со мною, выучил меня их азбуке — говорить сквозь стену, посредством стука. Влача бесподвижную жизнь на постели, мы день и ночь занимались стеною и, по тогдашнему выражению, взаимно друг для друга составляли целый мир», — вспоминал авантюрист.
В 1826 году Медокса переводят в Петропавловку, где он знакомится с другими декабристами и годом позже подает Николаю I прошение о помиловании, а шефу жандармов Александру Бенкендорфу — ходатайство о приеме на службу. Его отпускают под надзор полиции.
В следующие несколько лет Медокс настойчиво ищет дружбы ссыльных декабристов в Вятке и Сибири, одновременно волочась за их женами, невестами и сестрами. Свои успехи агент фиксирует в дневнике под названием «Златый век моей жизни» и в донесениях на имя Бенкендорфа. К одному из них Медокс, жалуясь на «сильную борьбу чувств» и «невозможное отвращение от доносов», прилагает письмо Алексея Юшневского — своего старого товарища по Шлиссельбургу, обучившего его тюремной азбуке. {Скорее всего, поддельное. Судя по дневнику Медокса, у него был личный мотив, чтобы оговорить Юшневского. Отмечая свой «вкус к мягким бабам», он писал о жене декабриста так: «Признаюсь, что злодейка, страстно целуясь, соблазнила бы, если бы тут не было горничной Лизы».} Из полного недомолвок высокопарного текста можно сделать вывод, что на каторге действует нечто вроде масонской ложи — со строгой конспирацией и «степенями» посвящения.
Кроме того, в Иркутске Медокс завладевает ящиком с письмами из забайкальского Петровского Завода, где отбывают каторгу без права переписки Николай и Михаил Бестужевы и еще 69 декабристов; эти письма осужденные пытались переслать своим родным через местного купца Шевелева. Медокс представляет эту неотправленную корреспонденцию как доказательство сношений каторжан с европейской Россией — а значит, заговора.
Чтобы разоблачить несуществующую организацию, нужно ее создать. Медокс добивается перевода в Москву, выдает себя за эмиссара от сибиряков и затевает наивную провокацию с вручением «купона {Им же подделанного.} на звание члена тайного общества». Московские жандармы ему не верят. Он живет в гостинице «Лейпциг» на Кузнецком мосту и требует у генерал-губернатора Дмитрия Голицына 800 рублей на платье {Это два годовых жалования Акакия Акакиевича Башмачкина из «Шинели».}, объясняя, что действует «по высочайшему повелению вследствие государственного тайного обстоятельства наиважнейшей важности».
В 1833 году основанная на выдумках Медокса справка легла на стол Николаю I, но царя документ не убедил, он потребовал доказательств, и второе дело декабристов не получило хода. Тогда Роман Михайлович женился и бежал с деньгами и драгоценностями супруги, засыпая Бенкендорфа письмами с обещанием все же изобличить заговорщиков. Наконец, родственники жены сдали его полиции, когда он попросил денег на покрытие очередного карточного долга. Медокс вернулся в Шлиссельбург и вышел на свободу только в 1856-м {После смерти Николая I Александр II амнистировал декабристов.}, а через три года умер «от двукратного апоплексического удара».
Такова краткая биография человека, открывшего российским властям существование арестантской «стенной азбуки» — в одном из доносов 1831 года Медокс наглядно представил схему шифрования, причем она была «построена применительно к латинскому алфавиту и, стало быть, свидетельствует о существовании среди декабристов двух ключей: русского и французского».
Грамматика штукатурки
Как правильно перестукиваться
Ни в XIX, ни в XX веке Россия не знала недостатка в образованных людях за решеткой, поэтому быт царских тюрем в подробностях описан несколькими поколениями блестящих мемуаристов. Практика перестукивания — не исключение. «Медиазона» выбрала два больших отрывка из воспоминаний политзаключенных, ясность и лаконизм которых придают им характер прикладной инструкции.
Народник-поэт Сергей Синегуб {Широко известна история женитьбы Синегуба — чтобы «освободить от семейного деспотизма» дочь священника Ларису Чемоданову, революционер предложил незнакомой девушке фиктивный брак, а потом долго не решался признаться ей уже в настоящем чувстве. Молодожены жили в коммуне как товарищи. Позже Лариса последовала за мужем в Сибирь.} , арестованный в 1873 году и позже осужденный на девять лет каторги, вспоминал:
«Однажды вечером я сидел за своим столиком и читал книгу. Только слышу: то-и-дело раздается настойчивый глухой стук; кто-то простучит известное число раз и приостановится на некоторое время, затем вновь постучит и опять остановится.
Я подумал, что это не спроста. Стал я считать число ударов: не выйдет ли буква в порядке алфавита? Первый ряд ударов, очевидно, ногой об пол, дал мне букву к, второй ряд — т, третий — о. Получилось слово "кто". О! Какая благодать! Значит, можно разговаривать. Я отстукнул в ответ и стал выбивать свою фамилию. И мне было отстукнуто: "Значит понял, товарищ!".
Тогда я стал отстукивать слово "кто". Получил ответ: "Аронзон" {Соломон Аронзон, член Оренбургского народнического кружка, еще один подсудимый на «процессе 193-х».} . Великолепно! Слышу стук дальше. Получается фраза: "Разделили азбуку, шесть строк — пять букв". Превосходно! Значит, живем! Я взял листик папиросной бумаги и получил:
1) а б в г д
2) е ж з и к
3) л м н о п
4) р с т у ф
5) х ц ч ш щ
6) ы э ю я
Первые удары означали строку, удары вслед за ними — букву в строчке. С неделю перестукивание шло с задержками и с заглядываниями в листик, затем оно шло все глаже и глаже, наизусть, с массой сокращений, что значительно облегчало разговор.
Перестукивание меня воскресило!».
Синегуб — как и братья Бестужевы почти за полвека до него — устанавливает первый контакт с соседом, выстукивая порядковые номера букв в алфавите: этот интуитивно понятный, но неудобный способ связи приходит в голову большинству новичков неволи.
Редактор выходившей в Женеве газеты «Работник» Николай Морозов, впервые арестованный после возвращения в Россию в 1875 году, пишет о том же: познакомившись посредством алфавитного стука с соседом по фамилии Кукушкин {«Медиазоне» не удалось выяснить, кем был Кукушкин.}, он слышит в глубине стены «легкое чирикание, как стук древоточца» и догадывается, что «это мои товарищи переговариваются друг с другом обо мне посредством какой-то особо условленной азбуки». Морозов думает, что это морзянка («так как их удары никогда не превышали шести подряд, а большею частью были два, или три, или один с перерывом, как на телеграфическом аппарате на железнодорожных станциях»), но не решается спросить. Наконец, через неделю Кукушкин сам объясняет ему принцип шифрования:
«— Утомительно так стучать. Разделите азбуку без лишних букв {Самый распространенный вариант азбуки включал 28 букв.} на шесть строк по пяти букв в каждой. Стучите сначала номер строки, а потом букву в ней.
У меня не было ни бумаги, ни карандаша, и потому я нацарапал спичкой на том месте стены, где я обыкновенно стучал:
1) а, б, в, г, д
2) е, ж, з, и, к
3) л, м, н, о, п
4) р, с, т, у, ф
5) х, ц, ч, ш, щ
6) ы, ь, ю, я, й
 |
| Иллюстрация: Виктория Шибаева / Медиазона |
Затем для практики я начал выстукивать пальцем своей правой руки по ладони левой самое любимое мною из стихотворений Некрасова:
Скучно без счастья и воли!
{Морозова подвела память: на самом деле стихотворение Некрасова начинается словами «Душно! Без счастья и воли…»}
Жизнь бесконечно длинна.
Буря бы грянула, что ли,
Чаша с краями полна.
<…>
Весь день практиковался я в этой азбуке на своей ладони, сначала смотря на ее изображение на стене, а затем наизусть, ходя взад и вперед по камере. На следующий день я попробовал применить ее к делу и получил на свой стук ответы, из которых обнаружилось, что мой сосед выбрасывает краткое "й", а также и мягкий знак, и потому последние три буквы у нас не совпадают. Но это было не существенно, и я тотчас же перешел на его сокращенный способ.
После каждого моего слова он делал один удар в знак того, что он его понял и что я могу переходить к другому слову. А иначе он делал несколько ударов, и я повторял ему прежнее слово.
Я был в полном восторге, что все понимаю, но мне хотелось научиться скорее стучать так же быстро, как и они, чтоб выходило вроде чирикания кузнечика.
Однако, раньше чем я мог достигнуть понимания их быстрого разговора, прошла еще новая неделя».
У истории о том, как Морозов научился перестукиваться, есть продолжение. В Швейцарии он подружился с Верой Фигнер и вез с собой в Россию ее письмо к «московским товарищам», которое успел проглотить перед задержанием на границе {Выдало Морозова то, что, путешествуя с паспортом на имя «германского подданного Энгеля», он почти не знал немецкого {Выдало Морозова то, что, путешествуя с паспортом на имя «германского подданного Энгеля», он почти не знал немецкого.}. ; оба входили в исполком «Народной воли» — организации, сделавшей ставку на индивидуальный террор и подготовившей покушение на Александра II. {1 марта 1881 года.} В конце 1884 года, отбывая уже второе — на этот раз пожизненное — заключение в Шлиссельбургской крепости, Морозов по привычке попытается установить связь с новым соседом из верхней камеры, раз за разом выстукивая: «Кто вы?». Спустя время в ответ доносится: «Я Вера».
Вот как напишет об этом сама Фигнер, осужденная в том же году на пожизненную каторгу {Фигнер приговорили к повешению, но через девять дней приговор смягчили.} :
«В Петропавловской крепости меня держали в полной изоляции, и, не имев никогда соседей, я поступила в Шлиссельбург, не умея стучать и не зная тюремной азбуки, изобретенной декабристом Бестужевым и с тех пор видоизмененной. Только в начале декабря после долгих бесплодных попыток мне удалось наконец распределить алфавит в 6 строк, по 5 букв в каждой, и я разобрала слова: "Я — Морозов. Кто вы?" — слова, которые по крайней мере в течение целого месяца выстукивал мой старый друг Морозов из камеры, находившейся по соседству внизу. Я долго не могла сообразить ни того, откуда несутся эти звуки, ни того, в какое место и чем я должна стучать. К тому же я думала, что стучит шпион. Наконец, схватив деревянную ложку, я изо всей силы простучала в кран водопровода: "Я — Вера" — и на первых порах этим ограничилась. Морозов понял…»
За перестукивание в Шлиссельбурге полагался карцер, вспоминала Фигнер: «Недаром борьба за стук — первая борьба, которую ведет узник с тюремщиками». Она вышла из крепости только в 1904-м, когда пожизненное заключение заменили ссылкой. Морозова амнистировали годом позже.
Все изобретать самостоятельно
Когда перестукивание в тюрьмах становится массовым
Николай Морозов утверждал, что политзаключенные 1870-х не знали ноу-хау Бестужевых {Полностью воспоминания Бестужевых были опубликованы только в 1917 году.} и открыли перестукивание заново.
«Современный читатель, давно уже знающий, что во всех темницах политические заключенные перестукиваются друг с другом, едва ли поверит, что я, полгода действовавший со своими друзьями в Москве и почти полгода живший за границей, ничего и не подозревал об этом. А между тем это было так! Ведь это мы изобрели и ввели в практику перестукивание, хотя, может быть, оно употреблялось и до нас декабристами, петрашевцами и т. д. Но они не оставили традиции, и мы должны были все изобретать самостоятельно и вновь», — писал он.
Морозов датирует это открытие примерно 1874-м годом.
«В Петропавловской крепости стук уже практиковался почти целый год до моего ареста, хотя и своеобразным способом: там стены всех камер были обиты тогда толстым войлоком, чтобы узники в отчаянии не могли разбить себе головы о каменные стены, и стучать в них было невозможно. Но шаги узников были слышны даже через камеры, и заключенные сначала переговаривались там шагами, делая для "а" один шаг, для "б" два и так далее и останавливаясь на более долгий промежуток при переходе к новой букве», — рассказывал он, очевидно, с чужих слов. И ошибался. Арестованный весной 1874-го географ, путешественник и будущий теоретик анархии Петр Кропоткин, оказавшись в Трубецком бастионе Петропавловки, застал там оживленное перестукивание через стены:
«Со всех сторон я слышал легкий стук в стены. То переговаривались условным образом арестованные. Но так как я был новичком, то не мог разобраться в этом стуке, который, казалось, исходил из стен со всех сторон».
Так или иначе, с середины 1870-х перестукивание прочно вошло в обиход российской тюрьмы и сделалось повсеместным. «Азбука» перестает быть достоянием политических, теперь перестукиваются даже разжалованные унтер-офицеры. Народоволец Александр Прибылев, в 1883 году осужденный на 15 лет каторги, вспоминал, как в Петропавловке познакомился с сидевшим через стену «фейерверкером Ивановым». {зводный в артиллерии. Фейерверкер командовал двумя орудийными расчетами.} Услышав, что новый сосед арестован «за динамит», Иванов отстучал «что-то в роде: "эге-го!" — знаю, мол, вашего брата» и прекратил связь.
Другой показатель. Для мемуаристов, пишущих о тюрьме 1870-х, первый сеанс перестукивания — потрясение, почти мистический опыт: арестант открывает разумную жизнь в пространстве застенка, которое казалось необитаемым. «Такие сношения через стенку производят особенное впечатление: не видишь говорящего, не слышишь его голоса, не видишь даже его почерка, как в письме. Звуки, как в телеграфе, складываются в диалоги, остальное приходится дополнять воображением. Со временем приучаешься улавливать некоторые оттенки настроения стучащего, обманчивое воображение пытается создать произвольный образ, — образ непременно приятный, обвеянный сочувствием общего заключения и предполагаемого единомыслия», — рассуждал писатель Владимир Короленко. {Вспоминая свой арест в 1879 году. Одновременно с Короленко были арестованы его братья Илларион и Юлиан, и писатель первое время не мог разобрать, с которым из них перестукивается.}
В следующем десятилетии авторы записок о тюрьме уже не находят в перестукивании поэзии и не считают нужным подробно останавливаться на принципах азбуки и технике ударов. Таковы воспоминания арестованного в 1881-м и осужденного на пожизненную каторгу организатора дерзких побегов {Ради одного из них Фроленко устроился надзирателем в киевскую тюрьму.} Михаила Фроленко: для него «стук» — будни, бытовая подробность, не нуждающаяся в объяснении.
 |
| Иллюстрация: Виктория Шибаева / Медиазона |
Сравнение записок о 1870-х и 1880-х позволяет оценить не только рост арестанстких сетей связи, но и эволюцию режима: до убийства Александра II администрация тюрем пыталась остановить перестукивание угрозами, после — насилием. Для начала — отрывок из Сергея Синегуба:
«На первых порах перестукивание преследовалось нашими тюремщиками. Присяжные унтер-офицеры подкрадывались потихоньку к двери, бесшумно всовывали ключ в замок форточки и, внезапно открыв ее, что называется, накрывали увлекшегося своеобразной беседой узника. Вслед за тем докладывалось полковнику, который прибегал взбешенный, грозил разными репрессиями, карцером, отнятием прогулок, книг, свиданий <…> Но разве можно было замиравшему человеку отказаться от представившейся возможности жить?! И перестукивания продолжались».
Спустя неполных десять лет в «борьбе за стук», о которой говорила Фигнер, появится первая жертва.
Медиазона» подробно писала о «процессе 193-х», подсудимыми на котором были также Николай Морозов и Сергей Синегуб.
Фроленко в записках о «Шлюшине» — политзаключенным нравилось исковерканное простонародное название Шлиссельбурга — рассказывает, как погиб один из главных обвиняемых {Кроме основного обвинения в антиправительственной пропаганде Мышкину также вменялась попытка освобождения Чернышевского из ссылки.} на «процессе 193-х» Ипполит Мышкин, переведенный в крепость после попытки побега и голодовки на Карийской каторге.
«Надзиратель приходил к стучащим, особенно открыто, и начинал их донимать разными словами и угрозами разных наказаний, вплоть до розог, на что инструкция давала ему право <…> "Наказывай, но только отстань", — говорил Мышкин не раз смотрителю; но тот уже изверился в силу карцеров, а к розгам не хватало духу еще прибегнуть, и он продолжал свою тактику. Наконец, произошла развязка. <…> Давали обед через оконце в дверях. Подошли к Мышкину, хотели уже всунуть ему миску с первым и тарелку со вторым, смотритель не утерпел и начал тут же выговаривать Мышкину за стук, стоя за дверью. Мышкин в ответ отталкивает от себя весь обед, и тот обливает смотрителя и унтеров. Снова скорый суд, снова парад и снова ружейная трескотня. Мышкина не стало».
Это произошло в феврале 1885 года.
Привет
Зачем читать старые книжки про тюрьму и что такое традиция
Спустя полвека, в 1937-м — и Николай Морозов, и Вера Фигнер, и Михаил Фроленко на тот момент еще живы — в Казани по делу о «подпольной террористической организации» {Полностью сфальсифицированному.} в редакции газеты «Красная Татария» задерживают 33-летнюю журналистку Евгению Гинзбург. Оказавшись в подвале областного управления НКВД на Черном озере {Бывшая Правая Черноозерская улица, где располагалась внутренняя тюрьма НКВД, до сих пор носит имя Дзержинского.} она обращает внимание на стук, доносящийся из соседней камеры. Вот что пишет Гинзбург в автобиографической повести «Крутой маршрут», которая остается одним из самых ярких свидетельств о Большом терроре:
«Постепенно мы установили одну закономерность: в те дни, когда наш сосед слева ходил "на оправку" раньше нас, — а это мы безошибочно определяли по шагам в коридоре, — в уборной, на полочке для мыла, по рассыпанному тонким слоем зубному порошку обязательно было выдавлено чем-то тоненьким, может быть, булавкой, — "Привет!". И как только мы возвращались в камеру, сосед сейчас же выстукивал нам в стену что-то короткое, лаконичное и немедленно замолкал. <…> Так повторялось несколько раз, и наконец меня осенило.
— Привет! Он выстукивает привет! И пишет и выстукивает одно и то же слово. Теперь, когда мы знаем слово, мы ведь можем сообразить, как обозначаются входящие в него буквы.
<…>
Впоследствии, сидя в тюрьмах долгими месяцами и даже годами, я имела возможность наблюдать, до какой виртуозности доходит человеческая память, обостренная одиночеством <…> В этом явлении есть даже нечто загадочное. Во всяком случае, в тот день, после опознания выстуканного в стену привета, я была поражена той отчетливостью, с какой перед моим мысленным взором вдруг предстала страница книги, читанной примерно в двадцатилетнем возрасте. Это была страница из книги Веры Фигнер "Запечатленный труд". На этой странице приводилась тюремная азбука.
Я взялась за виски и тоном сомнамбулы сказала <…>, сама поражаясь своим словам:
— Весь алфавит делится на пять рядов.{На самом деле Фигнер писала о таблице на шесть строк по пять букв в каждой.} В каждом — пять букв. Каждая буква обозначается двумя стуками — раздельными и частыми. Первые обозначают ряд, вторые — место буквы в данном ряду».
Авторы: Дмитрий Ткачев и Максим Литаврин
Редактор: Сергей Смирнов {Российские власти продолжают массово и бессистемно пополнять списки «иностранных агентов» — туда включают правозащитников, политиков, активистов, журналистов, некоммерческие организации и издания. Закон о СМИ обязывает нас указать, что Сергей Смирнов внесен Минюстом в реестр СМИ, выполняющих функции «иностранного агента».}
Литература
1. «Воспоминания Бестужевых». Москва-Ленинград, издательство Академии наук СССР (в серии «Литературные памятники»), 1951
2. Дмитрий Завалишин, «Записки декабриста». Санкт-Петербург, товарищество М.О. Вольф, 1910
3. Соломон Штрайх, «Роман Медокс. Похождения русского авантюриста XIX века». Москва, СП «Вазар Ферро», 1991
4. Соломон Штрайх, «Русский Казанова (Роман Медокс среди декабристов)». Москва, издательство Журнально-газетного объединения, 1932
5. Сергей Синегуб, «Записки чайковца». Москва-Ленинград, «Молодая гвардия», 1929
6. Николай Морозов, «Повести моей жизни». Москва, издательство Академии наук СССР, 1962
7. Вера Фигнер, «Запечатленный труд». Москва, «Мысль», 1964
8. Петр Кропоткин, «Записки революционера». Москва, «Мысль», 1966
9. Александр Прибылев, «Записки народовольца». Москва, издательство Всесоюзного общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев, 1930
10. Владимир Короленко, «История моего современника» (в 10-томном собрании сочинений). Москва, Государственное издательство художественной литературы, 1954
11. Михаил Фроленко, «Записки семидесятника». Москва, издательство Всесоюзного общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев, 1927
12. Евгения Гинзбург, «Крутой маршрут: хроника времен культа личности». Москва, «Советский писатель», 1990
13. Андрей Синельников, «Шифты и революционеры России». Опубликована на сайте hrono.ru
Стена в контакте
Тест, который лучше проходить в наушниках
Источник: Медиазона {Данное сообщение (материал) создано и (или) распространено иностранным средством массовой информации, выполняющим функции иностранного агента, и (или) российским юридическим лицом, выполняющим функции иностранного агента.}
Комментариев нет:
Отправить комментарий